That's the effect of living backwards
Уезжаю на выходные. Оставляю вместо себя отчет с Парижа-Эмиграции 
Третье октября тысяча девятьсот двадцать пятого года.
Сейчас направляюсь в Париж на встречу со своим дядей, Александром Павловичем Кутеповым. До гостиницы добиралась в экипаже; по-видимому, управлял им человек, с местностью не очень хорошо знакомый – не исключено даже, что это мой земляк, но я не заговаривала с ним по-русски. Экипаж долго плутает, мы прибываем на место поздним вечером.
В номере со мной живут ещё две девушки, гостиница переполнена. Это поэтесса Марина Ивановна Цветаева и детская писательница Наталья Владимировна Кодрянская, обе недавно из России. Дядя живет в номере напротив. Сразу после приезда я отправилась к нему, где познакомилась с одним из его соседей – Александром Николаевичем Вертинским. Забавно: они снимают обувь в комнате; мы с соседками не заморачиваем этим голову.
Разговор за коньяком показывает только то, что господин Вертинский – типичный представитель своей породы. Тоскует по России, но всё - лишь слова, никаких действий.
Перед сном прогулялись с дядей по окрестным улицам.
Чуть ли не каждый второй ищет архив Соколова.
Четвёртое октября тысяча девятьсот двадцать пятого года
За завтраком в общем зале оказались сидящими рядом с Зинаидой Ивановной Гиппиус, Натальей Владимировной, позже подошел Александр Блок. Таким образом, стали свидетелями спора о сущности культуры, который в устах Гиппиус и Блока постепенно перешел на личности.
Совещались с дядей за пределами гостиницы, вдали от чужих ушей – прогуливаясь по улицам парижских кварталов. Александр Павлович говорит о посылке и об Анастасии – то есть об Анне Андерсон. Про посылку слышу в первый раз, подробности не проясняются, кроме того, что это что-то нужное. Не могу себе представить, что сейчас может быть что-то нужнее архива Соколова; так же не могу представить, что именно его нам и прислали. Нельзя допустить, чтобы Мать Императрица подтвердила личность «Анастасии», и если она будет близка к такому решению, придется действовать надежным способом; чтобы однако это не дошло до самой Марии Федоровны.
В тот момент, когда в одном из пустых переулков дядя проверял свой револьвер, на перекрестке впереди показалась упомянутая Андерсон. «Дядя, вы думаете это просто так – совпадение?» Чтобы не искушать себя лишний раз, пришлось свернуть в другую сторону.
На обратном пути я увидела возле пансионата афишу электротеатра графа де Бреда – как оказалось, граф арендовал помещение в этом же здании. Первый показ был назначен на полдень, но немного задержался из-за проблем с пленками.
Фильмы чудесны. Сама Императрица почтила своим присутствием первый сеанс. Уже после начала, в темноте скрипнула входная дверь, впуская Блока. Не проходя внутрь, он присел на пол; на вопрос племянницы графа о билете, отвечал: «Я тут живу, и у меня нет денег».
Наталья Владимировна всякий раз, обнаруживая Александра Павловича у нас в номере, смущается и всё спрашивает, не помешала ли она. А через некоторое время, если мы с дядей не беседуем, вопрос повторяется в виде утверждения. Кажется, что после этого она готова выскочить за дверь, приходится уговаривать её остаться. В конце концов выясняется, что Наталья Владимировна играет на гитаре, и я прошу её спеть.
[вырванная страница]
Застала мистера Рейли в одиночестве. Он готов поддержать кардинальное решение проблемы сомнительной наследницы.
Рядом один из братьев-американов и Михаил Афанасьевич соревновались в кидании шляп. Сущие дети.
У себя в номере обнаружила Наталью Владимировну и Сергея Яковлевича Эфрона. Вешая пальто в шкаф, скорее по инерции, чем по другим причинам, спросила, чувствуя себя Кодрянской: «Я вам не помешала?»
Мне ответили, что нисколько; молчание после этого нарушила Наталья Владимировна. Эфрон, покосившись на меня, ответил. Говорил обтекаемо, смущаясь, видимо, моего присутствия. После очередных уточняющих вопросов моей соседки, спросил, наконец: видимо, она (я) в курсе дел? Кодрянская подтвердила. Не знаю, чем было вызвано это доверие с её стороны, но, в общем, поскольку речь шла об известном архиве, я действительно была в курсе – и ничего нового от Сергея Яковлевича не услышала.
Эфрон, как я знала, был офицером, причем на его лояльность можно было рассчитывать – верен присяге, которую принес Императрице.
Бросив взгляд на часы, гость собрался уходить, посетовав на нехватку времени. Обещал вскоре вернуться и для продолжения разговора добыть кофе. Не выполнил ни то, ни другое.
Александр Павлович говорит, что Императрица не спешит признавать Анастасию.
В коридоре разносятся крики: «Императрице плохо!» Выхожу, чтобы узнать, в чем дело – Мария Фёдоровна, оказывается, стала свидетелем того, как господин Блок пустил себе пулю в лоб. Неужели обязательно было осуществлять уход из жизни с подобным пафосом? На улице перед гостиницей, позаимствовав револьвер у Александра Павловича. Да, да, о мёртвых... буду молчать, да и не особенно меня это касается.
Во время обеда Бунин во всеуслышание объявил, что в следующем номере газеты будет опубликовано интервью, данное Блоком прямо перед смертью. Намекает на интереснейшие подробности. Я вслушиваюсь только самым краем уха, и тем неожиданнее для меня то, что госпожа Бенуа вскакивает из-за стола, опрокинув стул, и стремительно покидает столовую.
Грохот приглушает разговоры; общее внимание, за неимением виновницы шума, обращается к поваленному стулу, и не успевает ещё отвлечься обратно, как сверху разносится женский крик.
Потом узнала - оказывается, в одном из номеров было замечено постороннее вторжение.
После этого самоубийства Сергей Яковлевич и Марина Ивановна наскоро покинули гостиницу – направлялись в Германию.
В шесть вечера – собрание «Зеленой лампы», открытое, но я не собираюсь на него. Остальные, кажется, в ожидании. У нас с Сиднеем Рейли совещание.
Всё мелко, всё незначительно. Я жажду действия, но утолить нечем.
Затем:
- Меня беспокоит господин Бунин. Боюсь, после смелого заявления его жизни может что-то угрожать.
- Это относительно интервью Блока?
- Да. У меня будет к вам просьба – присмотрите за ним этим вечером. То же касается и Гиппиус.
И я иду в «Лампу».
На собрание не успела. Однако скоро там же начнется небольшой концерт Вертинского – я надеюсь, что и Бунин, и Гиппиус будут там. Пока что они оба в столовой.
Объявили начало, однако ясности для меня это не принесло – Зинаида Ивановна увлеклась поздним обедом, а Иван Алексеевич принялся прогуливаться по коридору гостиницы. Села так, чтобы видеть обоих; чем дольше наблюдаю за Иваном Алексеевичем, тем больше кажется, что он осознает последствия и, возможно, способен за себя постоять. Тут оба предмета моего внимания завязали разговор друг с другом, и пошли прочь – за угол, где входная дверь.
Не уследила, куда они направились далее, но столкнулась в коридоре с одной из постоялиц (не помню имени) – жгучая брюнетка в синих национальных кавказских одеждах. Дама задавала вопросы в лоб: не знаю ли я чего-нибудь об архиве, и зачем он мне нужен, и кому он ещё нужен, и зачем? В конечном итоге договариваемся до того, что, буде бумаги попадут ко мне, я не отправлю их в публикацию незамедлительно. (Разумеется, всё решилось бы только после прочтения, но повременить немного можно будет позволить.)
Дядя в разговоре упоминает некую девушку, которая ищет здесь кого-то. У девушки при себе письма и её обрабатывает господин Якушев; письма в тайнике и она боится их оттуда доставать. У девушки с Александром Павловичем полное взаимопонимание, кажется.
Более того, она в общих чертах рассказала дяде про письма; в них описание советской действительности. Подписано: «Буревестник».
Письма – послание ОГПУ агентам в Европе. Так уверяет мистер Рейли.
Держу в руках легендарный алмаз Орлов. Эфрон перед отъездом передал его Александру Павловичу, не желая более связываться с этим мрачным ореолом (кажется, причиной самоубийства Блока также косвенно видят алмаз).
Тайник между кроватью и стеной – достаточно надежное место в данной ситуации. Не верю в несчастливую судьбу его владельцев – просто стоимость ошибок возрастает со стоимостью вопроса.
Выждала момент, чтобы поговорить с девушкой с письмами. Намеренно-случайно столкнувшись в коридоре предложила пройти в номер, где ждал нас Александр Павлович. Впрочем, разговор он доверил мне. Хотя... что разговор. Я растерялась от перспектив и возможностей. Пара общих фраз – да, есть такие письма, в них сказано в общих чертах то-то и то-то, лежат в тайнике... На чьей она стороне? Прямой вопрос не озвучен, но:
- Что вы думаете о том, что сейчас происходит там, где некогда была Россия?
Пауза.
- Странный вопрос к дочери белого офицера... - она развивает мысль, но и этого достаточно.
Я прошу отдать письма; они могут быть весьма полезны Белому движению. Кроме того, держать их у себя опасно, и она это понимает; очень простой выход – избавиться от этой головной боли.
- Я надеюсь, что белые офицеры смогут меня защитить.
- Сейчас в этой комнате с вами два белых офицера. Помогите нам защитить вас.
Снова пауза.
- Хорошо. Я принесу их чуть позже.
Она уходит.
Зовут девушку Анна Мечникова, а отчество как обычно вылетело из головы.
Выйдя в очередной раз из номера, оказалась в гуще событий. Постояльцы бегут наверх с таким любопытством, что ясно – что-то только что имело место быть. В общем потоке поднялась на второй этаж; там на площадке приводили в чувство двух юных дам – Елену Александровну Бенуа и Мечникову. Из разговоров понимаю, что нападавший отнял у Елены Александровны сумочку. Не считая этой утраты нападение прошло без серьёзных последствий, девушки отправляются в свой номер (последний по коридору), сопровождаемые Александром Павловичем и Кодрянской. Я иду следом, еще дальше остальные.
За спиной раздается выстрел. Оборачиваюсь, револьвер уже в руке, но я не вижу что происходит – стреляли в первом от лестницы номере, открытая дверь которого заслоняет всё. Краем глаза замечаю, как девушки вбегают в свою комнату.
Второй выстрел. Третий.
Дядя прохаживается перед дверями, наблюдая происходящее внутри. Зрителей вообще много, несмотря на повторяющиеся время от времени выстрелы (неужели они делают ставки?). Мимо меня стремительно проходит госпожа Багратион-Мухранская (та самая дама в национальных одеждах), также с револьвером в руках, и совершенно хладнокровно несколько раз прицельно стреляет.
Я наконец миную дверь и любуюсь картиной четырех тел: штабс-капитан, Бурнаш, Якушев и Игнатов. Все ещё живы, что, впрочем, дело временное и поправимое.
- Вы тоже вооружены и опасны? – заметив оружие, спрашивает меня Людмила Давыдовна с улыбкой, как ни в чем не бывало.
Я не очень внятно киваю. На столике у окна лежит сумочка Бенуа. По возгласам зрителей я понимаю, что содержимое – какие-то конверты – было порвано и выброшено в окно.
С первого этажа поднимается господин Вертинский – волею случая он единственный человек, имеющий какое-то медицинское образование, из всех находящихся здесь.
- Есть бинты в этой проклятой богом гостинице?!
- Есть!
У меня за спиной кто-то спрашивает:
- Здесь была стрельба?
В первую секунду мне кажется, что это журналист; но оказывается, что нас посетил жандарм – кто-то сообщил в полицию.
Я оставила разбираться тех, кто имел более непосредственное участие, и постучалась в последний номер, назвавшись в ответ на вопрос.
Щелкнул замок. Всё, что увидела – руку, тут же втянувшуюся обратно за косяк, и дядю в центре комнаты с револьвером в руках. Мечникова и Кодрянская обнаружились секунду спустя, когда я вошла внутрь, - они сидели в дальних углах комнаты. Бенуа, открывшая мне, теперь вновь заперла замок и привалилась к косяку. Пронесся ощутимый вздох облегчения, когда присутствующие поняли, что это действительно я, и что я одна.
Короткое совещание: да, напавшие отобрали сумочку, да, в ней были конверты Мечниковой. Чувствую свою вину – нельзя было отпускать Анну за письмами одну.
Пока четверка лихих ребят с оружием приходила в себя в номере, мы спустились на первый этаж. До последнего мне казалось, что мы сопровождаем госпожу Мечникову в наш номер, признанный более безопасным местом. Каково же было мое удивление, когда господин Вертинский, имеющий свое мнение, перехватил Анну под ручку и увел в обеденный зал. Пришлось идти следом.
Там играла музыка и были сдвинуты столы – и потенциальная жертва с радостью присоединилась к танцующим, недостатка в которых не было.
В общем, теперь ей вряд ли что-то угрожает, и мое присутствие не является необходимым. Уточнила у господина Вертинского, что в ближайшее время зачинщики в себя не придут, и вернулась в номер.
Зашел Александр Павлович. Пожаловалась на то, что хотелось заполучить письма, а теперь всё упущено. Диалог был очень показателен:
- Что ты имеешь в виду?
- То, что они уничтожены.
- Конверты?
- Конверты с письмами внутри.
- Так письма-то у меня.
- Как?! Когда?
Мечусь между желанием расцеловать дядю и схватиться за револьвер.
Времени на ведение записей становится всё меньше.
Пожар не дал дочитать письма. Успела схватить всё необходимое (письма включены, алмаз – нет) и выскочить на улицу, где уже толпились почти все обитатели гостиницы.
Попала под руку следователю, получила порцию нелепых вопросов.
Гостиница сгорела дотла; судьба Зинаиды Гиппиус осталась неясна. Постояльцы потянулись к вокзалу – в другой пансионат или сразу в путь. Уже под утро вернулась на пепелище – чудом докопалась до коробочки. Увы, она оказалась пустой. Алмаз Орлов не вынес испытания огнем.
Убит Александр Павлович.
Кодрянская (мы опять сняли один номер) привела кабатчиков. Архив у них. Не до него.
Об убийстве дяди сообщила Людмила Давыдовна. Если это она нашла тело, то я ни за что не поручусь – вспоминая её вклад в ту перестрелку (почему-то на это никто больше не обратил внимания, хотя мне жандарм устраивал внушение за ношение оружия).
Людмила Давыдовна в этом же пансионате. Иду разговаривать с ней. Кабатчик (кажется, Георгий или Григорий) идет со мной – я даю ему второй револьвер.
- Мария Владиславовна... вернитесь живой, пожалуйста, - дает напутственное слово Кодрянская.
Стучусь и представляюсь. Мне предлагают поговорить утром, но это никак невозможно. Людмила Давыдовна выглядывает и предлагает зайти внутрь – отказываюсь.
- Хорошо, дайте я хотя бы оденусь, - говорит она и вновь скрывается внутри.
Слышен отчетливый щелчок заряжаемого оружия.
- И как с ней говорить после этого? – шепотом спрашиваю у Георгия.
- Осторожно.
Наконец Людмила Давыдовна выходит и сразу же требует, чтобы я убрала руку с оружия. Кто из нас более невыдержан? Кто скорее пустит в ход револьвер?
Приходится подчиниться.
Потом приходится признать, что я была неправа: хотя бы в том, что тело обнаружила не она, а Овечкин.
Штабс-капитана находим в полицейском участке. Поговорить с ним не представляется возможным, но его разговор с жандармами утверждает меня в мысли о виновности. Пятьдесят на пятьдесят.
Часть архива получена. Вторая во время пожара выброшена в окно и уже подобрана кем-то. Радует, что осталась, по крайней мере, более насыщенная информацией половина.
Ночью заходит Георгий – только что малолетний оборванец принес ему записку содержания: «Архив только что чуть не был продан штабс-капитаном какому-то брюнету». И важно, разумеется, не «кому», а «у кого».
Утром удается поговорить с Овечкиным – он как раз возвращается из участка, и отнюдь не отдохнувший и посвежевший. Видимо, он смог найти хоть какой-нибудь общий язык с французской полицией только после бутылки, и отнюдь не первой.
Овечкин со встречи уходит своими ногами. Думаю, что это моя ошибка.
[Записи обрываются]
Вырванную страницу напомните мне потом тоже опубликовать. Всё не просто так.
Третье октября тысяча девятьсот двадцать пятого года.
Сейчас направляюсь в Париж на встречу со своим дядей, Александром Павловичем Кутеповым. До гостиницы добиралась в экипаже; по-видимому, управлял им человек, с местностью не очень хорошо знакомый – не исключено даже, что это мой земляк, но я не заговаривала с ним по-русски. Экипаж долго плутает, мы прибываем на место поздним вечером.
В номере со мной живут ещё две девушки, гостиница переполнена. Это поэтесса Марина Ивановна Цветаева и детская писательница Наталья Владимировна Кодрянская, обе недавно из России. Дядя живет в номере напротив. Сразу после приезда я отправилась к нему, где познакомилась с одним из его соседей – Александром Николаевичем Вертинским. Забавно: они снимают обувь в комнате; мы с соседками не заморачиваем этим голову.
Разговор за коньяком показывает только то, что господин Вертинский – типичный представитель своей породы. Тоскует по России, но всё - лишь слова, никаких действий.
Перед сном прогулялись с дядей по окрестным улицам.
Чуть ли не каждый второй ищет архив Соколова.
Четвёртое октября тысяча девятьсот двадцать пятого года
За завтраком в общем зале оказались сидящими рядом с Зинаидой Ивановной Гиппиус, Натальей Владимировной, позже подошел Александр Блок. Таким образом, стали свидетелями спора о сущности культуры, который в устах Гиппиус и Блока постепенно перешел на личности.
Совещались с дядей за пределами гостиницы, вдали от чужих ушей – прогуливаясь по улицам парижских кварталов. Александр Павлович говорит о посылке и об Анастасии – то есть об Анне Андерсон. Про посылку слышу в первый раз, подробности не проясняются, кроме того, что это что-то нужное. Не могу себе представить, что сейчас может быть что-то нужнее архива Соколова; так же не могу представить, что именно его нам и прислали. Нельзя допустить, чтобы Мать Императрица подтвердила личность «Анастасии», и если она будет близка к такому решению, придется действовать надежным способом; чтобы однако это не дошло до самой Марии Федоровны.
В тот момент, когда в одном из пустых переулков дядя проверял свой револьвер, на перекрестке впереди показалась упомянутая Андерсон. «Дядя, вы думаете это просто так – совпадение?» Чтобы не искушать себя лишний раз, пришлось свернуть в другую сторону.
На обратном пути я увидела возле пансионата афишу электротеатра графа де Бреда – как оказалось, граф арендовал помещение в этом же здании. Первый показ был назначен на полдень, но немного задержался из-за проблем с пленками.
Фильмы чудесны. Сама Императрица почтила своим присутствием первый сеанс. Уже после начала, в темноте скрипнула входная дверь, впуская Блока. Не проходя внутрь, он присел на пол; на вопрос племянницы графа о билете, отвечал: «Я тут живу, и у меня нет денег».
Наталья Владимировна всякий раз, обнаруживая Александра Павловича у нас в номере, смущается и всё спрашивает, не помешала ли она. А через некоторое время, если мы с дядей не беседуем, вопрос повторяется в виде утверждения. Кажется, что после этого она готова выскочить за дверь, приходится уговаривать её остаться. В конце концов выясняется, что Наталья Владимировна играет на гитаре, и я прошу её спеть.
[вырванная страница]
Застала мистера Рейли в одиночестве. Он готов поддержать кардинальное решение проблемы сомнительной наследницы.
Рядом один из братьев-американов и Михаил Афанасьевич соревновались в кидании шляп. Сущие дети.
У себя в номере обнаружила Наталью Владимировну и Сергея Яковлевича Эфрона. Вешая пальто в шкаф, скорее по инерции, чем по другим причинам, спросила, чувствуя себя Кодрянской: «Я вам не помешала?»
Мне ответили, что нисколько; молчание после этого нарушила Наталья Владимировна. Эфрон, покосившись на меня, ответил. Говорил обтекаемо, смущаясь, видимо, моего присутствия. После очередных уточняющих вопросов моей соседки, спросил, наконец: видимо, она (я) в курсе дел? Кодрянская подтвердила. Не знаю, чем было вызвано это доверие с её стороны, но, в общем, поскольку речь шла об известном архиве, я действительно была в курсе – и ничего нового от Сергея Яковлевича не услышала.
Эфрон, как я знала, был офицером, причем на его лояльность можно было рассчитывать – верен присяге, которую принес Императрице.
Бросив взгляд на часы, гость собрался уходить, посетовав на нехватку времени. Обещал вскоре вернуться и для продолжения разговора добыть кофе. Не выполнил ни то, ни другое.
Александр Павлович говорит, что Императрица не спешит признавать Анастасию.
В коридоре разносятся крики: «Императрице плохо!» Выхожу, чтобы узнать, в чем дело – Мария Фёдоровна, оказывается, стала свидетелем того, как господин Блок пустил себе пулю в лоб. Неужели обязательно было осуществлять уход из жизни с подобным пафосом? На улице перед гостиницей, позаимствовав револьвер у Александра Павловича. Да, да, о мёртвых... буду молчать, да и не особенно меня это касается.
Во время обеда Бунин во всеуслышание объявил, что в следующем номере газеты будет опубликовано интервью, данное Блоком прямо перед смертью. Намекает на интереснейшие подробности. Я вслушиваюсь только самым краем уха, и тем неожиданнее для меня то, что госпожа Бенуа вскакивает из-за стола, опрокинув стул, и стремительно покидает столовую.
Грохот приглушает разговоры; общее внимание, за неимением виновницы шума, обращается к поваленному стулу, и не успевает ещё отвлечься обратно, как сверху разносится женский крик.
Потом узнала - оказывается, в одном из номеров было замечено постороннее вторжение.
После этого самоубийства Сергей Яковлевич и Марина Ивановна наскоро покинули гостиницу – направлялись в Германию.
В шесть вечера – собрание «Зеленой лампы», открытое, но я не собираюсь на него. Остальные, кажется, в ожидании. У нас с Сиднеем Рейли совещание.
Всё мелко, всё незначительно. Я жажду действия, но утолить нечем.
Затем:
- Меня беспокоит господин Бунин. Боюсь, после смелого заявления его жизни может что-то угрожать.
- Это относительно интервью Блока?
- Да. У меня будет к вам просьба – присмотрите за ним этим вечером. То же касается и Гиппиус.
И я иду в «Лампу».
На собрание не успела. Однако скоро там же начнется небольшой концерт Вертинского – я надеюсь, что и Бунин, и Гиппиус будут там. Пока что они оба в столовой.
Объявили начало, однако ясности для меня это не принесло – Зинаида Ивановна увлеклась поздним обедом, а Иван Алексеевич принялся прогуливаться по коридору гостиницы. Села так, чтобы видеть обоих; чем дольше наблюдаю за Иваном Алексеевичем, тем больше кажется, что он осознает последствия и, возможно, способен за себя постоять. Тут оба предмета моего внимания завязали разговор друг с другом, и пошли прочь – за угол, где входная дверь.
Не уследила, куда они направились далее, но столкнулась в коридоре с одной из постоялиц (не помню имени) – жгучая брюнетка в синих национальных кавказских одеждах. Дама задавала вопросы в лоб: не знаю ли я чего-нибудь об архиве, и зачем он мне нужен, и кому он ещё нужен, и зачем? В конечном итоге договариваемся до того, что, буде бумаги попадут ко мне, я не отправлю их в публикацию незамедлительно. (Разумеется, всё решилось бы только после прочтения, но повременить немного можно будет позволить.)
Дядя в разговоре упоминает некую девушку, которая ищет здесь кого-то. У девушки при себе письма и её обрабатывает господин Якушев; письма в тайнике и она боится их оттуда доставать. У девушки с Александром Павловичем полное взаимопонимание, кажется.
Более того, она в общих чертах рассказала дяде про письма; в них описание советской действительности. Подписано: «Буревестник».
Письма – послание ОГПУ агентам в Европе. Так уверяет мистер Рейли.
Держу в руках легендарный алмаз Орлов. Эфрон перед отъездом передал его Александру Павловичу, не желая более связываться с этим мрачным ореолом (кажется, причиной самоубийства Блока также косвенно видят алмаз).
Тайник между кроватью и стеной – достаточно надежное место в данной ситуации. Не верю в несчастливую судьбу его владельцев – просто стоимость ошибок возрастает со стоимостью вопроса.
Выждала момент, чтобы поговорить с девушкой с письмами. Намеренно-случайно столкнувшись в коридоре предложила пройти в номер, где ждал нас Александр Павлович. Впрочем, разговор он доверил мне. Хотя... что разговор. Я растерялась от перспектив и возможностей. Пара общих фраз – да, есть такие письма, в них сказано в общих чертах то-то и то-то, лежат в тайнике... На чьей она стороне? Прямой вопрос не озвучен, но:
- Что вы думаете о том, что сейчас происходит там, где некогда была Россия?
Пауза.
- Странный вопрос к дочери белого офицера... - она развивает мысль, но и этого достаточно.
Я прошу отдать письма; они могут быть весьма полезны Белому движению. Кроме того, держать их у себя опасно, и она это понимает; очень простой выход – избавиться от этой головной боли.
- Я надеюсь, что белые офицеры смогут меня защитить.
- Сейчас в этой комнате с вами два белых офицера. Помогите нам защитить вас.
Снова пауза.
- Хорошо. Я принесу их чуть позже.
Она уходит.
Зовут девушку Анна Мечникова, а отчество как обычно вылетело из головы.
Выйдя в очередной раз из номера, оказалась в гуще событий. Постояльцы бегут наверх с таким любопытством, что ясно – что-то только что имело место быть. В общем потоке поднялась на второй этаж; там на площадке приводили в чувство двух юных дам – Елену Александровну Бенуа и Мечникову. Из разговоров понимаю, что нападавший отнял у Елены Александровны сумочку. Не считая этой утраты нападение прошло без серьёзных последствий, девушки отправляются в свой номер (последний по коридору), сопровождаемые Александром Павловичем и Кодрянской. Я иду следом, еще дальше остальные.
За спиной раздается выстрел. Оборачиваюсь, револьвер уже в руке, но я не вижу что происходит – стреляли в первом от лестницы номере, открытая дверь которого заслоняет всё. Краем глаза замечаю, как девушки вбегают в свою комнату.
Второй выстрел. Третий.
Дядя прохаживается перед дверями, наблюдая происходящее внутри. Зрителей вообще много, несмотря на повторяющиеся время от времени выстрелы (неужели они делают ставки?). Мимо меня стремительно проходит госпожа Багратион-Мухранская (та самая дама в национальных одеждах), также с револьвером в руках, и совершенно хладнокровно несколько раз прицельно стреляет.
Я наконец миную дверь и любуюсь картиной четырех тел: штабс-капитан, Бурнаш, Якушев и Игнатов. Все ещё живы, что, впрочем, дело временное и поправимое.
- Вы тоже вооружены и опасны? – заметив оружие, спрашивает меня Людмила Давыдовна с улыбкой, как ни в чем не бывало.
Я не очень внятно киваю. На столике у окна лежит сумочка Бенуа. По возгласам зрителей я понимаю, что содержимое – какие-то конверты – было порвано и выброшено в окно.
С первого этажа поднимается господин Вертинский – волею случая он единственный человек, имеющий какое-то медицинское образование, из всех находящихся здесь.
- Есть бинты в этой проклятой богом гостинице?!
- Есть!
У меня за спиной кто-то спрашивает:
- Здесь была стрельба?
В первую секунду мне кажется, что это журналист; но оказывается, что нас посетил жандарм – кто-то сообщил в полицию.
Я оставила разбираться тех, кто имел более непосредственное участие, и постучалась в последний номер, назвавшись в ответ на вопрос.
Щелкнул замок. Всё, что увидела – руку, тут же втянувшуюся обратно за косяк, и дядю в центре комнаты с револьвером в руках. Мечникова и Кодрянская обнаружились секунду спустя, когда я вошла внутрь, - они сидели в дальних углах комнаты. Бенуа, открывшая мне, теперь вновь заперла замок и привалилась к косяку. Пронесся ощутимый вздох облегчения, когда присутствующие поняли, что это действительно я, и что я одна.
Короткое совещание: да, напавшие отобрали сумочку, да, в ней были конверты Мечниковой. Чувствую свою вину – нельзя было отпускать Анну за письмами одну.
Пока четверка лихих ребят с оружием приходила в себя в номере, мы спустились на первый этаж. До последнего мне казалось, что мы сопровождаем госпожу Мечникову в наш номер, признанный более безопасным местом. Каково же было мое удивление, когда господин Вертинский, имеющий свое мнение, перехватил Анну под ручку и увел в обеденный зал. Пришлось идти следом.
Там играла музыка и были сдвинуты столы – и потенциальная жертва с радостью присоединилась к танцующим, недостатка в которых не было.
В общем, теперь ей вряд ли что-то угрожает, и мое присутствие не является необходимым. Уточнила у господина Вертинского, что в ближайшее время зачинщики в себя не придут, и вернулась в номер.
Зашел Александр Павлович. Пожаловалась на то, что хотелось заполучить письма, а теперь всё упущено. Диалог был очень показателен:
- Что ты имеешь в виду?
- То, что они уничтожены.
- Конверты?
- Конверты с письмами внутри.
- Так письма-то у меня.
- Как?! Когда?
Мечусь между желанием расцеловать дядю и схватиться за револьвер.
Времени на ведение записей становится всё меньше.
Пожар не дал дочитать письма. Успела схватить всё необходимое (письма включены, алмаз – нет) и выскочить на улицу, где уже толпились почти все обитатели гостиницы.
Попала под руку следователю, получила порцию нелепых вопросов.
Гостиница сгорела дотла; судьба Зинаиды Гиппиус осталась неясна. Постояльцы потянулись к вокзалу – в другой пансионат или сразу в путь. Уже под утро вернулась на пепелище – чудом докопалась до коробочки. Увы, она оказалась пустой. Алмаз Орлов не вынес испытания огнем.
Убит Александр Павлович.
Кодрянская (мы опять сняли один номер) привела кабатчиков. Архив у них. Не до него.
Об убийстве дяди сообщила Людмила Давыдовна. Если это она нашла тело, то я ни за что не поручусь – вспоминая её вклад в ту перестрелку (почему-то на это никто больше не обратил внимания, хотя мне жандарм устраивал внушение за ношение оружия).
Людмила Давыдовна в этом же пансионате. Иду разговаривать с ней. Кабатчик (кажется, Георгий или Григорий) идет со мной – я даю ему второй револьвер.
- Мария Владиславовна... вернитесь живой, пожалуйста, - дает напутственное слово Кодрянская.
Стучусь и представляюсь. Мне предлагают поговорить утром, но это никак невозможно. Людмила Давыдовна выглядывает и предлагает зайти внутрь – отказываюсь.
- Хорошо, дайте я хотя бы оденусь, - говорит она и вновь скрывается внутри.
Слышен отчетливый щелчок заряжаемого оружия.
- И как с ней говорить после этого? – шепотом спрашиваю у Георгия.
- Осторожно.
Наконец Людмила Давыдовна выходит и сразу же требует, чтобы я убрала руку с оружия. Кто из нас более невыдержан? Кто скорее пустит в ход револьвер?
Приходится подчиниться.
Потом приходится признать, что я была неправа: хотя бы в том, что тело обнаружила не она, а Овечкин.
Штабс-капитана находим в полицейском участке. Поговорить с ним не представляется возможным, но его разговор с жандармами утверждает меня в мысли о виновности. Пятьдесят на пятьдесят.
Часть архива получена. Вторая во время пожара выброшена в окно и уже подобрана кем-то. Радует, что осталась, по крайней мере, более насыщенная информацией половина.
Ночью заходит Георгий – только что малолетний оборванец принес ему записку содержания: «Архив только что чуть не был продан штабс-капитаном какому-то брюнету». И важно, разумеется, не «кому», а «у кого».
Утром удается поговорить с Овечкиным – он как раз возвращается из участка, и отнюдь не отдохнувший и посвежевший. Видимо, он смог найти хоть какой-нибудь общий язык с французской полицией только после бутылки, и отнюдь не первой.
Овечкин со встречи уходит своими ногами. Думаю, что это моя ошибка.
[Записи обрываются]
Вырванную страницу напомните мне потом тоже опубликовать. Всё не просто так.
)![[info]](http://p-stat.livejournal.com/img/userinfo.gif)